ПОПЫТКА ЭМИГРАЦИИ 8. Попытка эмиграции

В. Круковер
Saturday, 26 February 2005

Поставьте на конвейер Круковера,
Чтобы крутил он гайки день за днем.
Пускай его обугленная вера
Сгорит на зоне пламенным огнем.
Пускай надолго помнит он обиду,
Неправедность пускай переживет.
И веру в правду, как пустую прибыль,
О камни плаца пусть он разобьет.
Он на изломе. Истина больная
Уже не ступит рядом с ним в барак,
И, от неправды он изнемогая,
Уже не вступит с ней в неравный брак.
Он на надрыве. Ритм ужасных гаек
Для творческого сердца ржавый нож.
Он в стадо уголовных негодяев
Был вброшен, будто лакомая кость.
Озлится и писать уже не сможет:
Недобрый и неумный - не поэт.
И на конвейер голову положит,
Под пневматический для гаек пистолет.

***

Вновь в дорогу
Рок меня мой гонит.
Надоел и сам себе, и всем.
Унесут растерянные кони
Панцирь мой,
Мой меч,
Кинжал и шлем.
Без доспехов,
Со стихом и скрипкой
В мир пойду
Под рубищем шута,
С навсегда приклеенной улыбкой
На обрывке старого холста.

***

Снимите шапки перед мавзолеем,
В котором прах задумчивый лежит.
Лежит спокойно беспокойный Ленин,
У стен Кремля великого лежит.
Снимите шапки, не спеша войдите
И этот труп спокойно разглядите,
Чей на портретах радостный оскал.
Как долго он Россией торговал!
Теперь лежит, нахохлился, как кочет,
И над Россией проданной хохочет,
И жалок голый черепа овал.
И скулы Чингисхана, не ссыхаясь,
Рельефно выступают под глазницы,
И все идет толпа к немой гробнице,
Чтоб поклонится? Или чтоб понять?
Но мертв под желтой кожей мощный череп,
И тягостно обычаю поверить,
Что мертвых неэтично оскорблять.
Его иконы мрачною усмешкой
На мир глядят. Люд молится поспешно,
Вдыхая сладкий смрад от трупов книг.
И - никто, чтоб проколоть гнойник.
Снимите шапки. В этом мавзолее
Лежит, как идол, равнодушный Ленин.
Сквозь узкое окошко виден рот,
На вечную усмешку осужденный,
И, словно на заклание, народ
К нему идет, Свободой угнетенный.

***

Не поют золотые трубы,
Имя Дьявола шепчут губы,
Нету сил назад возвратиться,
Ленинград - моя заграница.
Я не смог бы там жить счастливо,
Не осмыслить мне Тель-Авива,
Мне в еврея не воплотиться,
Петербург - моя заграница.
Средиземное море где-то
Ворожит на прекрасный берег,
Ну а песня моя допета,
И никто мне уже не верит.
Ну а песня моя устало,
В немоту до-ре-ми нисходит,
Словно день в тишину провала,
Где проклятые черти бродят.
И не та уже в жилах сила,
Не забыть бы зайти в больницу,
За границей, конечно, мило,
Ну, а как перейти границу?
Как пройти мне любви таможню?
Кто откроет для сердца визу?
Что мне можно, а что не можно?
И чего я опять не вижу?
Сто вопросов и нет ответов,
Не забыть бы зайти в больницу.
Вы пришлите мне сто приветов
В Петроградскую заграницу.
Средиземное море тихо,
Потревожит покой прибоем,
Да, в России сегодня лихо
Для того, кто Россией болен.
Да в России опять морозы,
И кого-то опять убили,
И уныло стоят березы,
Те, которые не срубили.
Да, на Балтике море хуже
И студеней, чем в Тель-Авиве,
И народ тут не так уж дружен,
И тоску избывает в пиве.
И вдобавок, шальные цены
И правители -вурдалаки,
Кровью залиты Храмов стены,
Воют брошенные собаки.
Не поют золотые трубы.
И пора бы давно проститься.
Почему нас совсем не любит
Ленинградская заграница?

***

Каждый день наводит грусть
Слово тягостное - Русь.
Вроде, что мне? Я не русский,
Я - еврей, простой семит.
Мне что русский, что зулусский,
Ничего не говорит.
Что с того, что я тут вырос?
Что Россия мне дала?
Разве что тюрьму на вырост,
Два обломанных крыла...
Был, как белая ворона,
"Жид!" - мне всякий вслед кричал.
Много разного урна
В жизни я перевидал.

Ну, а все-таки мне грустно,
Очень тягостная грусть:
Уважаю я искусство,
А искусство - это Русь.

Кто бы ни был я - испанец,
Португалец, черт, аид, -
Я не тот пока поганец,
Кто с России убежит,

Где родился - там умру я,
Без России я пустой,
Очень Родину люблю я
Всей семитскою душой.

Потому-то каждодневно
На меня наводит грусть
То, что вечно и нетленно, -
Опечаленная Русь.

***

По зыбкой наледи скользя,
Я шел сюда сквозь лагеря,
Через охрану и конвой,
Борясь с людьми, борясь с судьбой.

Я шел сюда через мороз,
Сквозь горечь непролитых слез,
Шел, попирая страх и боль,
Борясь с людьми, борясь с судьбой.

Я шел, когда идти не мог, -
Мне помогал, возможно, Бог, -
Я шел, когда идти нельзя,
Когда огнем грозит земля.

Шел сквозь тайгу, сквозь тундру шел,
Туда, где Родину нашел.

Туда, где только нас и ждут,
Где нас обнимут и поймут,
Где дух основан на Дати,
Где можно истину найти.

Где человеку человек
Не враг, а друг который век,
Где каждый мне сосед и брат,
Где я ни в чем не виноват.

Куда, по наледи скользя,
Я шел всю жизнь сквозь лагеря.

СЕМИТСКАЯ ПЕСНЯ

Не надо рассуждать и спорить,
Не надо долго говорить.
Чтоб расставание ускорить,
Давайте просто уходить.
Давайте просто хлопнем дверью
И вниз по лестнице сбежим,
Давайте просто не поверим
Всем обещаниям своим.

Давайте ставить все акценты,
Ведь между нами только ложь,
Мы русской мафии клиенты
В одежде странной - из рогож
Я бы и рад в Россию верить,
Но ведь она в меня плюет,
Лишь в лагерях меня лелеет,
Лишь в пересылках признает.

Ну как смириться мне с Отчизной,
Когда меня зовут жидом.
И всей своей кровавой тризной
Напоминают мне о том.
Я не хочу совсем прощаться
Без обещаний и без слез,
Но нам приходится расстаться,
На этот раз уже всерьез.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В ИЗРАИЛЕ

Мне кажется, что я опять в Москве,
Из под машины выскочил счастливо.
Нет, я сижу тихонько на траве
В каком-то парке в центре Тель-Авива.
Никто не смотрит хищно на меня,
Никто не просит закурить и денег.
И даже пламя вечного огня
Не бьется у заплеванных ступенек.
Не громыхает хиленький трамвай
С нашлепками о "баунти" и "марсе"
И никакой прохожий негодяй
Не рассуждает о рабочем классе.
Никто про перестройку не гундит,
Никто не вспоминает время путча.
И то, что человек в траве сидит,
Ничье самосознание не мучит.
Все порвано давно. Закрыт хешбон,
Я к "должности" олима привыкаю.
Здесь мне не скажут: убирайся вон!
В очередях меня не затолкают.
Символик нет, хоть символ - вся страна
И нет плакатов с текстом дебилизма,
А вот детьми исписана стена,
Но в надписях не славится Отчизна.
В их тексте больше слово sex видно,
А может быть, чего-нибудь похуже...
Зато не хлещут горькое вино
И меж собой так трогательно дружат.
Они горды ТАК Родиной своей,
Своей такой малюсенькой страною,
И так они похожи на людей,
Что я, порой, от зависти к ним вою.
И зависть эта вовсе не во грех,
Я вою лишь о том, что был закован,
Что я среди ребяческих утех
Не замечал насколько обворован.
Что я кричал: Москва, моя, Москва!
И слал привет кремлевским воротилам...
Москва. Москва... Я убежал едва,
Что бы дожить умеренно счастливым.
Что б на траве тихонько посидеть,
Ничей покой при том не потревожить,
Что бы чуток под старость поумнеть,
Порадовать детей счастливой рожей.
И, если вспыхнет в памяти Москва,
Которую покинул торопливо,
Вмиг успокоят воздух и трава
В каком-то парке в центре Тель-Авива.

ВТОРОЙ ДЕНЬ В ИЗРАИЛЕ

Другие трахают девчонок Подмосковья,
Другие пьют паршивый самогон.
Я окунаю руки в чудо-море
И признаю израильский закон.
Мне все обрыдло. Бедная Россия
Пусть без меня немного поживет.
Мне все евреи стали, как родные,
Довольно незатейливый народ.
Тут каждый третий спикает на инглиш,
И все почти по-русски говорят,
А я учу иврит, а может идиш,
И не спешу билеты брать назад.
Я каждым утром сказочное море,
Как фею золотую узнаю,
Оно с меня соскребывает горе,
А я ему признательность дарю.
Потом иду неспешною походкой
По чистенькому раю Натани,
Свою тоску не заливаю водкой,
Но в легком хмеле провожаю дни.
И этот хмель не связан с алкоголем,
Совсем другой источник у него,
Я навсегда страною этой болен,
И не хочу пока что ничего.
Но знаю я, что грустный день наступит,
Россия вновь о мне перебурлит,
Какой еврей так Родину не любит,
Что каждый раз из Родины бежит.

ПРОФЕССОР

Старик еврей играет на баяне,
Коробка рядом с мелочью стоит.
Старик играет. А на заднем плане
Весь Израиль обыденно гудит.

Старик недавно въехал из Одессы.
Профессор и немного музыкант.
Играет он заученные пьесы
И агородам бесконечно рад.

Старик не знает местного наречья,
Он тут недавно - что ему иврит.
Немеют от баяна его плечи,
И мучит пальцы рук его артрит.

Он доиграет слабенькую пьесу,
Пойдет тихонько в ближний магазин...
А вечером он вспомнит "за Одессу"
И жалобно вздохнет старик-олим.

ШАБАТ

В России, извините, непогода.
В России, как известно, холода.
Огромное количество народа
Идет там удивленно в никуда.

В Одессе - дождь со снегом за купоны
Там даже корку хлеба не купить.
В Калининграде - жесткие законы:
Запрещено смеяться и любить.

Под Минском снова вымерзла картошка.
В Саратове взорвался бензосклад.
В Норильске потеплело, но немножко.
В Рязани есть немецкий шоколад.

По СНГ прошли антициклоны
И близятся шальные "выбора"...
А я иду сегодня в синагогу,
И мне погода ваша "по хера"!

ЕВРЕЙСКАЯ РУЛЕТКА

Не надо пистолета ствол суровый
К виску с шальной отвагой приставлять.
Гораздо проще изувечить словом,
Ведь слово может даже убивать.

Что нам удальство доблестных гусаров?
Иную удаль обретем мы тут:
Научимся гордиться той державой,
В которой нас под праздник не убьют.

Ах, русская рулетка! Гусарская игра.
На нас иная метка. Иная нам пора.
В еврейскую рулетку научимся играть.
Судьбы своей монетку на шекели менять.

ОБРАТНО В РОССИЮ

Все было так, как мы и ожидали,
В трамвае нас слегка обматерили,
Все было так, как мы и представляли,
В России нас покамест не забыли.

Когда мы вылетали, в Тель-Авиве
Все было, как обычно, очень мило.
Когда же мы в Россию прилетели,
То мы сперва немного охренели.

Таксисты окружили нас нахально,
Ну, а потом отхлынули печально,
Какой-то частник рьяно торговался,
Но тоже опечаленно убрался.

Потом мы, попросив совет у Бога,
Спросили, где тут рядом синагога.
Нам исполком под флагом показали,
Но помолиться в доме том не дали.

Ну, а потом, как мы уже сказали,
В трамвае нас слегка обматюгали,
А чтобы мы про Израиль забыли,
Нам ноги аккуратно отдавили.

Мы шли домой, не ведая беды,
Напрасно шли, как вскоре стало ясно,
Всю воду в доме "выпили жиды",
Соседи объяснили это страстно.

А так, как все евреи - в Тель-Авиве,
Нас, вместо них, легонечко побили.
Когда ж соседи выбились из сил,
Мы убрались обратно в Тель-Авив.

ВОСПОМИНАНИЕ

Когда в России этот диктофон
Включу, чтобы прибой опять послушать.
Чтобы цикад опять услышать стон,
И полечить встревоженную душу.

Когда я этот диктофон включу,
Я будто бы в Израиль улечу.

Я буду вновь стоять на берегу,
И море будет по песку струиться.
Я хоть на час с России убегу.
Чтобы у моря счастью научиться.

А может быть, российский наш жандарм
Мне не откроет визу за границу,
И я в снегах концы совсем отдам,
И не смогу в Израиль возвратиться..

Но даже в очень строгих лагерях,
Где от мороза каменеют нервы,
Я буду счастлив, что бывал в краях,
Где хор цикад над морем Средиземным.

ЕВРЕЙСКОМУ БИЗНЕСМЕНУ

Не надо шекели мусолить
И их на доллары менять,
Не надо тут свой бизнес строить
Монетой чувства подменять.
Мы все давно сидим по уши
В свое, торгашеском, дерьме,
А ты готов дерьмо то скушать,
Забыв, что ты в родной стране.
Ты должен был себя оставить
В России вьюг и лагерей,
Ты должен тут свободу славить,
А ты рабом стал шекелей.

Забудь. Достать себя иного
Из опоганенной души.
Венцом всему отнюдь не доллар,
А твои дети - малыши.
Вложи себя в них без остатка.
А жить для денег - это гадко.

***

Россия вновь в огне,
А я ее покинул,
Мне надоели ваучеры там.
Россия снов во мне,
Ее я не отринул,
В душе навечно
Всероссийский гам.

В душе навечно
Всероссийский -холод,
И площадей встревоженных набат,
И бесконечный наш российский голод,
В котором наш народ не виноват.

Я вижу все. Я даже вижу плахи
На площадях!
И палачей при них,
И на ветру
Полощутся рубахи
На депутатах проклятых твоих.

Я вижу как,
Окрашенные кровью,
Несутся псы
На сворке егерей.
Россия, мне
Ты отомстишь любовью
За то, что я
Отчаянный еврей.

Ты за стихи, за гневные двустишья,
Не раз меня на плаху возведешь.

А в Тель-Авиве
Я навечно лишний,
И все мечты
Об Израиле - ложь.

Сюда неплохо приезжать купаться
И тут не плохо можно отдохнуть.
Россия ж - дом,
В который возвращаться
Я обречен...