Возле литературы

Алекс Луговской
Tuesday, 10 May 2005

Девятого мая по телевизору показывали красочные пляски в стиле сталинского Советского Союза на Красной Площади. На трибуне в зимнем пальто сидел Путин, рядом в меховой шубе сидела его жена, а на площади внизу радостно вытанцовывали счастливые детишки в синих шортиках с лямкой через плечо. Потом детишки отплясались и появились взрослые танцоры… жена сказала, что они, чтобы согреться, успели изрядно остограммиться. Не знаю, я как-то не присматривался, сидел себе за компьютером и воспринимал только звуковой ряд передачи.

Над Иерусалимом висело ярко-синее небо. Еще не началась одуряющая летняя жара, зато зябкие зимние дни с дождем и холодным ветром успели давно закончиться. Мы сидели на балконе Амнона, потягивали ароматный кофе с хавайджем – смесью благовоний, придававшей кофе сказочный аромат, покуривали неторопливые сигареты и болтали ни о чем. Рамот достаточно отдален от центра города, поэтому усиленные динамиками призывы муэдзинов и звон колоколов христианских церквей доносились до балкона в этаком тактично сглаженном виде, создавая звуковой фон Центра Мира, но не заглушая голоса. Заканчивался еврейский Песах и наступала православная Пасха. На столе лежала горка медовой мацы, но за неделю маца всем несколько поднадоела, а с экрана телевизора у соседей настойчиво врывался репортаж на русском языке о преддверии Пасхи, схождении Благодатного Огня, непрекращающихся споров между различными церквями о том, кто имеет больше прав на участие в церемонии… Репортер одного из российских государственных каналов взахлеб рассказывал ежегодную историю о том, что каждый год миллионы христиан во всем мире и десятки тысяч паломников в Иерусалиме с замиранием сердца ждут чуда снисхождения огня в храме Гроба Господня, о том, что, если вдруг Огонь не снизойдет, то история человечества завершится, что каждый год благословенный огонь развозят по всему миру. В этом году к обычным пасхальным рассказам на российском телевидении прибавился еще сюжет о распри между греками и арабами-христианами, демонстрации арабов против греков и пострадавших при этом израильских полицейских.«О чем он рассказывает?» - спросил меня Амнон, показывая в направлении квартиры соседа, из которой на округу нетихо обрушивался цивилизующий поток русской культуры. Я начал переводить.

В. Круковер
Saturday, 26 February 2005
(Миниатюрная повесть)

Где живет Карлсон

Когда Вовочка был маленьким, его часто называли вредным неслухом. Иногда добавляли – отчаянный. Отчаянный неслух, вреднуля.
Еще его дразнили, потому что про Вовочку много глупых анекдотов. Дразнили его старшие мальчишки.
Вовочка не был вредным и не был таким уж отчаянным. Он был задумчивым. Или, как говорила мама про задумчивых мальчиков – мечтательным.
Вовочка любил оставаться дома один. Тогда ему никто не мешал мечтать. Он представлял, как в открытое окно влетает Карлсон, и как они дружатся. Жаль только, что у Вовочки не было паровой машины и Карлсон не мог ее сломать. Ведь все знают, что именно после взрыва паровой машины начинается настоящая дружба с Карлсоном.

В. Круковер
Saturday, 26 February 2005

"Мне на шею бросается Век-волкодав..."
(О. Мандельштам)
Он подошел к шелестящим на морозном ветру флажкам, понюхал их, тяжело втягивая худые бока. Флажки были обыкновенные, красные. Материя на ветру задубела и пахла не очень противно: человек почти не чувствовался. Он пригнул остроухую морду и пролез под заграждение. Флажок жестко погладил его по заиндевевшей шерсти. Он передернулся брезгливо и рысцой потрусил в лес, в бесконечно знакомое ему пространство.
Лес глухо жужжал, стряхивая лежалые нашлепки снега с синеватых лап. Тропа пахла зайцами и лисой. Все наскучило. Где-то подо льдом билась вода. Он присел около сугроба, приоткрыл седую пасть и завыл жутко и протяжно, сжимая худые бока. Ребра туго обтягивались шкурой, и казалось, что кости постукивают внутри. Он лег, перестал выть, прикрыл тусклые глаза, проскулил по-щенячьи. Мягкими иголочками взметалось в снегу дыхание. Мохнатая ветка над головой закачалась укоризненно, стряхнула пухлый налет снега. Тогда он встал и, тяжело ступая, ушел куда-то, не озираясь и не прислушиваясь.

В. Круковер
Saturday, 26 February 2005

Поставьте на конвейер Круковера,
Чтобы крутил он гайки день за днем.
Пускай его обугленная вера
Сгорит на зоне пламенным огнем.
Пускай надолго помнит он обиду,
Неправедность пускай переживет.
И веру в правду, как пустую прибыль,
О камни плаца пусть он разобьет.
Он на изломе. Истина больная
Уже не ступит рядом с ним в барак,
И, от неправды он изнемогая,
Уже не вступит с ней в неравный брак.
Он на надрыве. Ритм ужасных гаек
Для творческого сердца ржавый нож.
Он в стадо уголовных негодяев
Был вброшен, будто лакомая кость.
Озлится и писать уже не сможет:
Недобрый и неумный - не поэт.
И на конвейер голову положит,
Под пневматический для гаек пистолет.